Научные исследования

О реди аскетических построек ЧеремуУ шек это здание кажется .неожиданно помпезным. Две небольшие стандартные вывески справа и слева от дверей: «Институт биоорганической химии .имени М. М. Шемякина» написано на одной из них, «Институт молекулярной биологии» — на другой. Однако все знают и чаще всего называют этот последний «Институтом Энгельгардта» по имени его создателя и директора, академика Владимира Александровича Энгельгардта.
Меня предупредили, что время Энгельгардта строго расписано: вечером он уезжает в Ригу на совещание по проекту «Ревертаза», у него еще несколько встреч, его волнуют предстоящие выборы в академию, где будут баллотироваться несколько его учеников...
О времени академика заботится Вера Владимировна Беленицкая, человек, которого знают и помнят все, кто хоть раз обращался к Энгельгардту с каким бы то ни было делом.
Предупрежденный заранее, перебираю в уме те самые необходимые вопросы, которые должен задать Владимиру Александровичу. О чем спросить его прежде всего?
В нашей стране он один .из основоположников новой науки —молекулярной биологии. Для нас она началась с его работ. Но с чего .началась сама молекулярная биология?
Казалось бы, банальный вопрос, но банальных вопросов, в сущности, не бывает, когда говоришь с таким человеком, как Энгельгардт. И я узнаю, что молекулярная биология началась, как и все на свете (ну, конечно же!), с молекул. Жизнь вообще началась именно с молекул. Сначала появились простые, потом они объединились в более сложные образования, потом получились такие молекулы, которые могут сами себя воспроизводить. Вот как, собственно, началась жизнь. А уж из этой жизни, которая затем сама развилась, возникла молекулярная биология. Ее придумали люди, она продукт деятельности человеческого мозга. Она подчиняется общим законам биологии да и возникла не в пустоте, а в результате закономерного, систематического развития различных научных дисциплин. В первую очередь биохимии (в которую она уходит всеми своими корнями), морфологии, учении о наследственности и других общебиологических направлений.
— Если следовать официальным календарным датам,— говорит Владимир Александрович,— то все считают, будто молекулярная биология родилась в 1953 году. В этот год была раскрыта структура дезоксирибонуклеиновой кислоты — ДНК и установлено, каким образом происходит передача наследственной .информации. Но все же, как начиналась молекулярная биология для него, Энгельгардта? Тогда ему было уже шестьдесят лет, он занимал пост академика-секретаря Отделения биологии Академии наук СССР. И вот главным делом жизни академика-секретаря становится наука, которая тогда еще только начиналась, хотя и сулила большое будущее. И он добивается создания института, который бы занимался самыми передовыми идеями в биологии. Он ведет активную пропаганду новых идей, встречается с академиками И. Е. Таммом, П. Л. Капицей, Н. Н. Семеновым, Л. А. Арцимовичем, рассказывает им о новых горизон- тах, открывающихся в связи с восходом молекулярной биологии. Да, математики, физики и химики сыграли решающую роль, когда в академии стоял вопрос, быть или не быть Институту Энгельгардта. В то же время он выступает с несколькими публичными лекциями перед разными аудиториями: вербует сторонников, увлекает молодежь, едко высмеивает противников. Идея науки о живом на уровне неживых частиц казалась тогда необычайно смелой. Владимир Александрович очень терпеливо объяснял, что не надо поддаваться магии слов. Да, живое — одно, а молекула — другое. Но познавать живое, исходя из того, что весь мир устроен из атомов и молекул, нужно, точнее, нет другого пути для познания живого мира!
Доволен ли он теперь, спустя 15 лет после создания института, его нынешним видом, работами, которые в нем проводятся,— это еще один вопрос, который я хотел бы задать директору.
В организационной основе института лежало вообще-то три постулата. Первый . полагал триединство профессиональных химиков, физиков и биологов. Второй — двуединство старшего и младшего поколений, начавших работу в институте. Третий (этого вам Энгельгардт не скажет, но для всех остальных именно это имело первостепенное значение) — все объединялось
мощными идеями основателя института.
Цементирующее начало Энгельгардта, им не провозглашаемое, тем не менее до сих пор служит самой надежной гарантией лю- бых дел института.
В 1959 году два основных направления будущей деятельности института были, хотя и едва, пунктирами, уже обозначены.
Первое направление — изучение структуры и функции биополимеров. Причем не просто отдельно структура и отдельно функция, а именно как структура определяет функцию, то, что теперь называют структурно-функциональным анализом. Понять функцию через структуру — вот что шло красной нитью через большинство работ.
Второе направление — биологический катализ, или учение о ферментах — ускорителях химических реакций, идущих в живых организмах. Установление сути молекулярного механизма действия ферментов было фундаментальным аспектом новой науки. Сейчас все это перерастает в так называемую энзимологию генетического аппарата: изучается не вообще катализ для любых ферментов, а механизм и основы действия ферментов, ¦ обслуживающих генетический аппарат клетки, всю цепочку от ДНК до белка, через которую на-В. А. Энгельгардт в своей лаборатории. следственный код, записанный в ДНК, реализует себя посредством действия ферментов. Поэтому-то здесь изучают РНК-полимеразу, которая синтезирует РНК по ДНК, рибонуклеазу, которая синтезирует белок по РНК, наконец, самый «современный» фермент — ревертазу! Эта линия первых лет, которая базировалась на энзимологии, сегодня сомкнулась с генетикой.
С первого дня существования института шел строжайший отбор тем и идей.
Энгельгардт говорит, что из института .нельзя делать универмаг. Скажем, из всего многообразия ферментов, которые существуют в природе {по крайней мере *13 тысячи!), надо брать для изучения только десяток — это максимум.
Каждый день в половине десятого вы можете застать академика у себя в кабинете. Двухчасовой перерыв на обед, и снова — институт. Вечером никто из его сотрудников, задержавшихся из-за опыта в лаборатории, не удивляется, когда по местному телефону голос директора приглашает зайти к нему: «Только ради бога, если пробирки вам позволяют, а не то потерпим до завтра».
Естественно, что он знает людей своего института. И есе-таки их теперь уже так много, что не со всеми он успевает быть в личном контакте... До тех пор, пока человеку не становится почему-либо трудно. Однажды Эн гель гард ту сказали, что у одной из сотрудниц, которую он лично не знал, тяжело заболела девочка.
Он отменил для себя все — президиум академии, встречу с иностранным коллегой, текущие дела. Он звонил знакомым врачам, доставал лекарство, писал писыма, чтобы устроить ребенка в лучшую больницу. Он обо всем забыл, думая лишь о том, чем помочь.
При этом он отнюдь не сентиментален и не склонен к излишней чувствительности. «Не думайте, пожалуйста, что хочу узнать о вашем здоровье: это меня мало интересует,— говорит он по телефону сотруднику, не вышедшему на работу.— Но вот почему вы не работаете, я хотел бы получить исчерпывающий ответ». Это его, энгельгардтовский, юмор, известный всем, кто с ним общался сколько-нибудь продолжительное время. Отношения в институте, говорит Энгельгардт, должны быть в соответствии с шутливой английской формулой — внешне непочтительные при глубокой внутренней привязанности.